Поздно пить боржоми.
Название: Тень
Автор: Pirat J
Бета&Гамма: Umimaru
Пейринг: Саске/Итачи
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, драма, десфик
Размер: совсем мини
Состояние: закончен
Дискламер: персонажи принадлежат Кишимото
Предупреждение: ООС, AU
Размещение: с шапкой и ссылкой.
От автора: и снова Павел Вежинов в эпиграфе...
читать дальше
Автор: Pirat J
Бета&Гамма: Umimaru
Пейринг: Саске/Итачи
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, драма, десфик
Размер: совсем мини
Состояние: закончен
Дискламер: персонажи принадлежат Кишимото
Предупреждение: ООС, AU
Размещение: с шапкой и ссылкой.
От автора: и снова Павел Вежинов в эпиграфе...
читать дальше
"...И все чаще подстерегает меня по ночам одиночество, прежде такое чуждое и непонятное мне чувство. Оно возникает обычно около полуночи, когда замирает все живое, утихают все шумы, кроме поскрипывания панельных стен, точно у коченеющего мертвеца потрескивают кости. В такие минуты меня охватывает нелепое ощущение, будто я в разинутой пасти хищного зверя - так явственно и отчетливо слышу я чье-то близкое дыхание. Встаю и начинаю нервно расхаживать по просторному холлу, служащему мне кабинетом. Спасения нет. Чувство одиночества - не густое и липкое, а пронзительное и острое, как лезвие кинжала. Оно настигает меня внезапно, пытаясь прижать к стене подле дурацкой позеленевшей амфоры или фикуса, задвинутого в угол моей домработницей."
Павел Вежинов "Барьер".
Меня разбудил телефонный звонок. В девять, может в полдесятого... Ах, точно, сегодня же у Итачи день рождения, должно быть, звонят родственники, поздравляют. Интересно, он уже вернулся? Вчера брат опять ушел на работу в ночную смену. Неужели не мог взять отгул по случаю девятнадцатилетия?
Я поплелся в гостиную, отвечать на звонок. Опять мне будут рассказывать, какой же у меня замечательный старший брат: отличник, красавец, пример для подражания... "Саске, бери пример с брата"... Не буду. Мы ведь очень разные, даром, что внешне - как две капли воды. Не могу я круглыми сутками спину гнуть над книжками, не выходя из дому, не видясь с приятелями. И продолжать дело отца я тоже не хочу. В школе говорят, что я очень артистичный, да и пою неплохо. Сказались пять лет музыкалки, навязанной матерью. Эх, хочу стать актером! Сцена, софиты, авации... Я на секунду прикрыл глаза, представив раздвигающийся занавес и шквал аплодисментов.
- Алло. Здравствуйте, если вы звоните Итачи, то его нет дома. Я могу передать поздравления.
- Нет... Мальчик, позови кого-нибудь из родителей к телефону.
- М... Хорошо, сейчас.
Странно, голос не знакомый. По официальному тону похож на дядю Мадару, да и звонил тот всегда первый, с самого утра. Но Мадара никогда не упускал случая поговорить с племянником, да и мальчиком бы меня не назвал. "Саске-тян..." Ненавижу, когда меня так называют!
- Ма, тебя к телефону.
Заспанная и улыбающаяся мама вышла из спальни и потрепала меня по волосам. Этот жест я мог стерпеть только от матери, ни от кого больше.
- Итачи пришел?
- Нет, еще нет, сынок.
Ну вот!
Мама взяла трубку и встрепенулась, вспомнив дежурный любезный тон.
- Алло, я слушаю.
Я уселся на диван, наблюдая за тем, как тронутые позолотой листья в рваном вальсе кружились за окном. Красивая погода. В такую погоду бы только за город, на пикник. Вот придешь ты работы, и...
- Что?
Напряженный голос матери вырвал меня из раздумий. Переведя на нее взгляд, я невольно вздрогнул. Никогда еще я не видел мать такой бледной. Она сидела, выпрямившись, как струна, до побелевших костяшек сжимая в руках телефонную трубку. До крови закусив губу, она смотрела в пустоту полными ужаса и отчаяния глазами.
- Мам?
Она опустила глаза в пол. Когда я наклонился, чтобы посмотреть ей в лицо, по нему тонкими струйками текли слезы. Аккуратно разжав ослабевшие пальцы, я положил трубку на место и снова позвал:
- Мам? Что случилось, мам?
Подняв на меня полный боли взгляд, мать порывисто обняла меня, прижимая к груди, зарываясь лицом мне в волосы и шептала: "Саске, Саске, сыночек..." Стоять так было очень неудобно, но я терпел. Что, черт возьми, случилось, если обычно улыбчивая, спокойная мама плакала у меня плече, как девчонка? Было страшно. Паника, холодными тонкими пальцами просачивалась в грудь и сжимала сердце, нашептывала страшные, ужасные вещи...
Я отстранился, и вновь посмотрел матери в лицо. Лучше бы я этого не делал. Лицо утомленного жизнью человека, с потухшими глазами и глубокими морщинами. Лицо загнанной лошади.
- Микото?
Резкий и взволнованный голос отца заставил нас вздрогнуть. Мать, не выпуская меня из крепких объятий, подняла глаза на мужа. Ее губы дрожали, казалось, она хочет что-то сказать, но никак не может собраться с духом. Слова отказывались повиноваться и вырывались из ее рта непонятными звуками, то ли вздохами, то ли всхлипами. Вытаращив на отца глаза, она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Наконец, она выдохнула:
- Итачи...
В глазах отца возник немой вопрос.
- Разбился... На мотоцикле.
Мать уткнулась мне в грудь лицом и зарыдала в голос.
Что?!
"Итачи... Разбился..." слова мамы эхом отдавались в моей голове. Ее тихий голос, казалось, заполнил всю черепную коробку, но смысл сказанного до меня не доходил. Мой разум закрылся, отказываясь воспринимать услышанное. Нет, не нужно было повторять дважды, не нужно было пояснять. Разбился - значило разбился насмерть. Значило, что брата больше нет. Я понимал это, но отказывался принимать. Наверное, поэтому, мой сбитый с толку мозг выдавал рандомные воспоминания, никак не связанные с братом. Воробей со сломанным крылом, клубничное варенье, пролитое утром на пол, простуда на губе одноклассника… Нервный, истеричный смех.
Сопровождаемый гневным взглядом отца, я ушел в свою комнату под всхлипы матери.
И только захлопнув за собой дверь, позволил чувствам завладеть мною. Обессиленный, я скатился на пол по той самой двери, трясясь в неслышном плаче. Итачи, любимый, заботливый брат теперь... Теперь мертв. Мертв. Против воли, это слово без умолку звучало в моей голове. Словно смакуя, сознание повторяло его на разные лады. То резко, то нараспев... Будто бы проверяло, как будет больнее.
Нет, когда умирала бабушка, я чувствовал себя иначе. Ее смерть была чем-то понятным, само собой разумеющимся. Смерть была логическим завершением долгой и мучительной болезни. С каждым днем, черты ее лица заострялись, нос вытягивался, глаза западали, придавая ее осунувшемуся лицу птичье выражение. С каждым днем, душа понемногу покидала слабеющее тело, оставляя лишь бледную, почти эфемерную оболочку. И с каждым днем я вновь и вновь прощался с ней, понимая, что, может быть, навсегда. Это тоже было больно, но боль нарастала постепенно, как диллер день за днем увеличивающий дозу, готовя тебя к новой порции яда. К смерти бабушки я был готов. Она умерла с улыбкой на губах, держа за руку любимую дочь. Умерла, зная, что ее миссия в этом мире подошла к концу, и теперь ей остается только наблюдать за нами с небес, сидя у камина в любимом кресле качалке, со спицами в руках.
Жизнь же Итачи оборвалась внезапно, без предупреждения. Оборвалась, не успев толком начаться. И боль от этой потери накрывала с головой. Я утопал в собственном горе как ребенок, не умеющий плавать, тонет, заплыв слишком глубоко. Я хватал ртом воздух вперемешку с соленой водой, барахтался, беспорядочно двигая руками и ногами. Но не мог вынырнуть. Боль не отпускала, вцепившись невидимыми пальцами в щиколотки и утаскивая на дно.
А перед глазами стояло лицо брата. Он улыбался, улыбался тепло и открыто, почти нежно. Так, как улыбался только мне. За последние годы он повзрослел, стал серьёзным и собранным. Отец требовал от него отличных результатов, хотя куда уж лучше? Признаться честно, я даже завидовал тому, как отец смотрел на него. Тему, что именно в Итачи папа видел будущего наследника.
Но только со мной брат мог себе позволить побыть искренним, беззаботным. Таким, каким я его запомнил. Ну и пусть все говорили, что он для меня - пример для подражания. Что он идол, чуть ли не бог... Для меня он всегда был братом, держась со мной на равных, как друг.
Удивительно, как быстро приходит осознание. Вот я уже и говорю о нем в прошедшем времени...
На опознание меня не взяли. Сказали, что мал еще. Помню только, как приехав домой, мать, думая что я уже сплю, упавшим голосом вспоминала почерневшие ссадины, переломы, выбитые зубы...
А потом были похороны. Гримеры хорошо поработали над его искалеченным лицом, - казалось, что он просто спит, спокойным, умиротворенным сном. Спит окруженный белыми цветами, такими же светлыми и непорочными, как и он сам.
А незнакомые мне люди говорили громкие слова, рыдали над его безмолвным телом. Трогали, щупали, даже целовали. Словно назло - ведь Итачи не любил, когда к нему прикасались без причины. Было мерзко. Эти люди, эти чужие люди рассуждали об Итачи, даже не зная, каким он был на самом деле. Они никогда не видели, как в уголках его глаз собираются тонкие морщинки, делая взгляд игривым, хитрым. Как в нежной полуулыбке поднимаются уголки его тонких губ. Как он запрокидывает голову, заливаясь звонким, чистым смехом. Они вообще не знали, что этот человек способен смеяться, считая его машиной, роботом.
Когда мне предоставили слово, меня тошнило. От той фальши и притворства, которые бидонами грязи выливались на тебя. Нет, я не буду в этом участвовать, не буду осквернять твою могилу. Я не буду делиться с этими чужими людьми самым сокровенным, заветным, что у меня есть - любовью к тебе. Я буду хранить ее в своем сердце, словно одну из тех белых лилий, в окружении которых ты лежишь. Буду поливать, ухаживать за ней, и никогда не дам в обиду.
На похоронах я не вымолвил ни слова, не проронил ни слезинки. Уходя с кладбища, я слышал язвительный шепот: "Бездушный мальчишка..." Сами вы бездушные!
Я принял решение: я стану тем, кем должен был быть ты. Я исполню твою миссию в этом мире, ведь какой бы они ни была, она все равно важнее моей. Пусть, я испорчу зрение, сидя за книгами, пусть зарою в землю актерский талант, но я продолжу дело отца, которым ты так дорожил.
Я знаю, что я - не ты, лишь твоя тень, но тень, достойная оригинала.
Я поплелся в гостиную, отвечать на звонок. Опять мне будут рассказывать, какой же у меня замечательный старший брат: отличник, красавец, пример для подражания... "Саске, бери пример с брата"... Не буду. Мы ведь очень разные, даром, что внешне - как две капли воды. Не могу я круглыми сутками спину гнуть над книжками, не выходя из дому, не видясь с приятелями. И продолжать дело отца я тоже не хочу. В школе говорят, что я очень артистичный, да и пою неплохо. Сказались пять лет музыкалки, навязанной матерью. Эх, хочу стать актером! Сцена, софиты, авации... Я на секунду прикрыл глаза, представив раздвигающийся занавес и шквал аплодисментов.
- Алло. Здравствуйте, если вы звоните Итачи, то его нет дома. Я могу передать поздравления.
- Нет... Мальчик, позови кого-нибудь из родителей к телефону.
- М... Хорошо, сейчас.
Странно, голос не знакомый. По официальному тону похож на дядю Мадару, да и звонил тот всегда первый, с самого утра. Но Мадара никогда не упускал случая поговорить с племянником, да и мальчиком бы меня не назвал. "Саске-тян..." Ненавижу, когда меня так называют!
- Ма, тебя к телефону.
Заспанная и улыбающаяся мама вышла из спальни и потрепала меня по волосам. Этот жест я мог стерпеть только от матери, ни от кого больше.
- Итачи пришел?
- Нет, еще нет, сынок.
Ну вот!
Мама взяла трубку и встрепенулась, вспомнив дежурный любезный тон.
- Алло, я слушаю.
Я уселся на диван, наблюдая за тем, как тронутые позолотой листья в рваном вальсе кружились за окном. Красивая погода. В такую погоду бы только за город, на пикник. Вот придешь ты работы, и...
- Что?
Напряженный голос матери вырвал меня из раздумий. Переведя на нее взгляд, я невольно вздрогнул. Никогда еще я не видел мать такой бледной. Она сидела, выпрямившись, как струна, до побелевших костяшек сжимая в руках телефонную трубку. До крови закусив губу, она смотрела в пустоту полными ужаса и отчаяния глазами.
- Мам?
Она опустила глаза в пол. Когда я наклонился, чтобы посмотреть ей в лицо, по нему тонкими струйками текли слезы. Аккуратно разжав ослабевшие пальцы, я положил трубку на место и снова позвал:
- Мам? Что случилось, мам?
Подняв на меня полный боли взгляд, мать порывисто обняла меня, прижимая к груди, зарываясь лицом мне в волосы и шептала: "Саске, Саске, сыночек..." Стоять так было очень неудобно, но я терпел. Что, черт возьми, случилось, если обычно улыбчивая, спокойная мама плакала у меня плече, как девчонка? Было страшно. Паника, холодными тонкими пальцами просачивалась в грудь и сжимала сердце, нашептывала страшные, ужасные вещи...
Я отстранился, и вновь посмотрел матери в лицо. Лучше бы я этого не делал. Лицо утомленного жизнью человека, с потухшими глазами и глубокими морщинами. Лицо загнанной лошади.
- Микото?
Резкий и взволнованный голос отца заставил нас вздрогнуть. Мать, не выпуская меня из крепких объятий, подняла глаза на мужа. Ее губы дрожали, казалось, она хочет что-то сказать, но никак не может собраться с духом. Слова отказывались повиноваться и вырывались из ее рта непонятными звуками, то ли вздохами, то ли всхлипами. Вытаращив на отца глаза, она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Наконец, она выдохнула:
- Итачи...
В глазах отца возник немой вопрос.
- Разбился... На мотоцикле.
Мать уткнулась мне в грудь лицом и зарыдала в голос.
Что?!
"Итачи... Разбился..." слова мамы эхом отдавались в моей голове. Ее тихий голос, казалось, заполнил всю черепную коробку, но смысл сказанного до меня не доходил. Мой разум закрылся, отказываясь воспринимать услышанное. Нет, не нужно было повторять дважды, не нужно было пояснять. Разбился - значило разбился насмерть. Значило, что брата больше нет. Я понимал это, но отказывался принимать. Наверное, поэтому, мой сбитый с толку мозг выдавал рандомные воспоминания, никак не связанные с братом. Воробей со сломанным крылом, клубничное варенье, пролитое утром на пол, простуда на губе одноклассника… Нервный, истеричный смех.
Сопровождаемый гневным взглядом отца, я ушел в свою комнату под всхлипы матери.
И только захлопнув за собой дверь, позволил чувствам завладеть мною. Обессиленный, я скатился на пол по той самой двери, трясясь в неслышном плаче. Итачи, любимый, заботливый брат теперь... Теперь мертв. Мертв. Против воли, это слово без умолку звучало в моей голове. Словно смакуя, сознание повторяло его на разные лады. То резко, то нараспев... Будто бы проверяло, как будет больнее.
Нет, когда умирала бабушка, я чувствовал себя иначе. Ее смерть была чем-то понятным, само собой разумеющимся. Смерть была логическим завершением долгой и мучительной болезни. С каждым днем, черты ее лица заострялись, нос вытягивался, глаза западали, придавая ее осунувшемуся лицу птичье выражение. С каждым днем, душа понемногу покидала слабеющее тело, оставляя лишь бледную, почти эфемерную оболочку. И с каждым днем я вновь и вновь прощался с ней, понимая, что, может быть, навсегда. Это тоже было больно, но боль нарастала постепенно, как диллер день за днем увеличивающий дозу, готовя тебя к новой порции яда. К смерти бабушки я был готов. Она умерла с улыбкой на губах, держа за руку любимую дочь. Умерла, зная, что ее миссия в этом мире подошла к концу, и теперь ей остается только наблюдать за нами с небес, сидя у камина в любимом кресле качалке, со спицами в руках.
Жизнь же Итачи оборвалась внезапно, без предупреждения. Оборвалась, не успев толком начаться. И боль от этой потери накрывала с головой. Я утопал в собственном горе как ребенок, не умеющий плавать, тонет, заплыв слишком глубоко. Я хватал ртом воздух вперемешку с соленой водой, барахтался, беспорядочно двигая руками и ногами. Но не мог вынырнуть. Боль не отпускала, вцепившись невидимыми пальцами в щиколотки и утаскивая на дно.
А перед глазами стояло лицо брата. Он улыбался, улыбался тепло и открыто, почти нежно. Так, как улыбался только мне. За последние годы он повзрослел, стал серьёзным и собранным. Отец требовал от него отличных результатов, хотя куда уж лучше? Признаться честно, я даже завидовал тому, как отец смотрел на него. Тему, что именно в Итачи папа видел будущего наследника.
Но только со мной брат мог себе позволить побыть искренним, беззаботным. Таким, каким я его запомнил. Ну и пусть все говорили, что он для меня - пример для подражания. Что он идол, чуть ли не бог... Для меня он всегда был братом, держась со мной на равных, как друг.
Удивительно, как быстро приходит осознание. Вот я уже и говорю о нем в прошедшем времени...
На опознание меня не взяли. Сказали, что мал еще. Помню только, как приехав домой, мать, думая что я уже сплю, упавшим голосом вспоминала почерневшие ссадины, переломы, выбитые зубы...
А потом были похороны. Гримеры хорошо поработали над его искалеченным лицом, - казалось, что он просто спит, спокойным, умиротворенным сном. Спит окруженный белыми цветами, такими же светлыми и непорочными, как и он сам.
А незнакомые мне люди говорили громкие слова, рыдали над его безмолвным телом. Трогали, щупали, даже целовали. Словно назло - ведь Итачи не любил, когда к нему прикасались без причины. Было мерзко. Эти люди, эти чужие люди рассуждали об Итачи, даже не зная, каким он был на самом деле. Они никогда не видели, как в уголках его глаз собираются тонкие морщинки, делая взгляд игривым, хитрым. Как в нежной полуулыбке поднимаются уголки его тонких губ. Как он запрокидывает голову, заливаясь звонким, чистым смехом. Они вообще не знали, что этот человек способен смеяться, считая его машиной, роботом.
Когда мне предоставили слово, меня тошнило. От той фальши и притворства, которые бидонами грязи выливались на тебя. Нет, я не буду в этом участвовать, не буду осквернять твою могилу. Я не буду делиться с этими чужими людьми самым сокровенным, заветным, что у меня есть - любовью к тебе. Я буду хранить ее в своем сердце, словно одну из тех белых лилий, в окружении которых ты лежишь. Буду поливать, ухаживать за ней, и никогда не дам в обиду.
На похоронах я не вымолвил ни слова, не проронил ни слезинки. Уходя с кладбища, я слышал язвительный шепот: "Бездушный мальчишка..." Сами вы бездушные!
Я принял решение: я стану тем, кем должен был быть ты. Я исполню твою миссию в этом мире, ведь какой бы они ни была, она все равно важнее моей. Пусть, я испорчу зрение, сидя за книгами, пусть зарою в землю актерский талант, но я продолжу дело отца, которым ты так дорожил.
Я знаю, что я - не ты, лишь твоя тень, но тень, достойная оригинала.
@темы: саске/итачи, фанфики